но безысходным видом… А на воде белели тонкие лодочки, с которых, радостно гикая, ныряли люди.

Сразу смотришь на мир по-другому. Сливаешься с ним. Чувствуешь, куда наступать, и какое дерево даст свою кручёную от сурового выживания ветку или крепкий корень, выступающий из земли. Ползёшь, как паук, цепляясь за всё, что держит. Цикады стрекочут, а выхода нет, хоть плачь…

Глошка же, сучка кошачья, только поржала с меня. «Драконы умеют летать! Драконы умеют ползать!» И камень пульнула вниз. Он падал особенно долго.

И когда я увидела людей, – вдалеке и внизу, – то заорала от счастья! И тропа! Это была она! Настоящая, натоптанная, с отполированными камнями; и метки-квадратики, нарисованные жёлтой краской! Чуть не бросилась их целовать – так была рада этим жёлтым квадратикам, блин… и, на удивление, людям.

Дотащилась до трассы. Солнце было уже у верхушек гор. На первый автобус я опоздала, но поймала первую же машину, и водитель довёз бесплатно. И на второй я успела. Запрыгнула на подножку, проскочила в двери, и для меня там хватило места, и всё сложилось наилучшим, чудесным образом.

Это так похоже на творчество, на понимание – реальность в руках того, кто готов творить и играть. И кто-то незримый улыбается мне. Не наверху, а отовсюду. Он – в этом море. И в этом воздухе. И в этом водителе. И любви так много, что её целая бесконечность.

Я купила у заведующей бутылку вина, – терпкого, ароматного, как виноградный сок! – и поздно вечером мы с Глор снова отправились к морю. Море шуршало и пенилось, соблазняло. В воде меня облепили ярко-голубые светлячки, и это было волшебно! Ещё там был звездопад. Мы с Глошей лежали на балахоне, в обнимку, глядя в бездонный глаз мироздания, покрытый россыпью звёзд, и они сыпались, как ненормальные! Я насчитала десять и сбилась со счёта. Желания кончились, а они всё сыпались, сыпались! Они здесь жирные, и небо такое чернявое. Я нашла созвездие Дракона, а Глор тыкала лапой и пьяно твердила, что там есть и «Кошка Глошка». Я предложила ей загадать желание на падающую звезду, но она присосалась к бутылке, выжлоктила остатки и сказала, что и так уже счастлива.

Море, я записала тебя в своей памяти. Твоё буйство и штиль, мутность и пронзительную голубизну, пену, медуз и водоросли. Твоё содружество с солёным ветром и ярким солнцем. Твои ответы. Твоё дыхание. Так что, надеюсь, не буду скучать, – ты теперь со мной, моё море».

Часть 2

Глава 22

Свободен тот, кто может не лгать самому себе.

Маршрутка нехотя ползёт по дороге, подпрыгивая на ухабах так, что серые шторки на окнах вздрагивают и дёргаются. Соня пихает в карман балахона несчастливый билетик, и её озаряет:

– Айрис!

Она обшаривает себя, роется в сумке, выхватывает и отчаянно крутит в руке скользкий, словно камень-голыш телефон. Набирает номер. Хлюпнув носом, бросает взгляд на экран, – соединение устанавливается.

– Давай же… – сдавленно шепчет она. Губы дрожат, и она зажимает ладонью рот, чтобы не разреветься. Вызов идёт, тянутся протяжно гудки.

Наконец, голос автоответчика с безразличием, об которое рушатся цивилизации, произносит:

– Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети, – и, помолчав, добавляет: – Вы можете оставить сообщение после сигнала.

Задохнувшись, Соня жмёт на отбой – давит и давит на кнопку. Телефон выключается вовсе.

Голос автоответчика продолжает ехидно звучать в голове.

– Да кому ты нахрен нужна-то? Тебе и позвонить больше некому! – он мерзко хмыкает и добавляет: – Жалкая, убогая, никчёмная извращенка.

Вздрогнув, Соня швыряет трубку в сумку, ногой толкает её под сиденье, – та не лезет, – вскакивает и бежит по проходу.

– Остановите! – вскрикивает она, в то время как автобус ухает в очередную колдобину.

– Да-да! Остановите! – едко звучит в голове. – Пусть валит.

Водитель тормозит так резко, что она кувыркается в проход. Дверь, резко сложившись гармошкой, открывается, и Соня вываливается на обочину – прямо у железной дороги.

Автобус, со скрипом захлопнув дверь, кряхтя, уезжает, оставляя её одну. Голоса больше нет.

Соня медленно подходит к рельсам и, сминая в кармане билетик, идёт по шпалам, пока не натыкается на поваленный, пропитанный смолистым креозотом столб. Она тяжело опускается на него и стискивает негнущимися пальцами забавный брелок с поросятами, лежащий тут же, в кармане.

«Так Ириске цветок и не отвезла… Ну да она простит. Купит новый, закажет дубликат ключей».

Пальцы натыкаются на конфету. Она вытаскивает её, несколько секунд общупывает, точно слепая, и даже наполовину разворачивает фантик. Скручивает обратно. Всхлипнув, пихает её обратно, в самую глубь кармана.

Здесь густые заросли пижмы, так что машинист не сразу её и заметит. Ждать не приходится. Гудящий поезд появляется из-за поворота, освещая дорогу налобным локатором. Стрекочут, поют провода. Соня бросается к гладкому, отполированному рельсу, – под ногами хрустит, перекатываясь, щебёнка, – падает на колени, хватается за него и наваливается, больно ткнувшись ключицами в холодную сталь. Пухнут, жирнеют на шее вены. В висках галопирует пульс.

Паровозный гудок, похожий на рёв оленя, пронизывает пространство. Из-под колёс вздымается серое, непроницаемое облако металлической пыли, – поезд пытается тормозить. Грохот всё ближе, земля дрожит. Соня роняет враз отяжелевшую голову на шершавую шпалу и сильно зажмуривается.

«Вот и поезд», – успевает подуматься ей.

В ту же секунду ей в бедро через толстую ткань балахона вонзается тысяча острых игл. Боль такая, что Соня с криком отпрянывает.

На ноге, демонически подвывая, болтается крупная чёрная кошка, – и не просто висит, а бешено жрёт её, сквозь балахон, с остервенением впиваясь в мышцы на всю глубину клыков! В секунду Соня хватает упругое тело, пытаясь отодрать его от себя. Не тут-то было! Громко урча, чудовище втискивается ещё и когтями. Боль ослепляющая.

В рывке, сцепившись в комок, они скатываются по насыпи в пижму, увлекая по ходу крупные камни. Внизу кошка отпрыгивает прочь, словно хорошо накачанный мяч, оставляя обессиленную Соню валяться в кустах.

Ещё слышится грохот стыковки и лязг колёс, – поезд нехотя тормозит, – а затем наступает оглушительная тишина, которую нарушает одинокое, раскатистое щебетание зяблика.

Соня лежит ничком. Волосы растрёпаны, по истерзанной, распухшей ноге стекает, рисуя кривую дорожку, густая кровь. Хрустя гравием, приближаются и стихают шаги.

– Эй… – звучит обеспокоенный, но вместе с тем язвительный голосок. – Ты там как, детка?

Нога полыхает огнём.

– Эй… – повторяется снова, и на плечо опускается лапа. – Машинист уже сообщил диспетчеру, и нам бы… Короче… Пора валить!

Соня поворачивает голову на голос и встречается лицом к лицу с… кошкой, у которой вместо морды сияет начищенной новогодней игрушкой ехидная женская рожа, ухмыляющаяся от уха до уха, – чернокожая рожа!

– А-а-а! – взвизгивает Соня так резко, что зяблик затыкается. – Ты что такое?

– Меня зовут Глория39, – отвечает та, обиженно поджав пухлые, окровавленные губки. – Могла бы уже давно меня и заметить, на минутчку, – и она протягивает лапу, представляясь более полно: – Кошкодева Глория. Можно просто Глор. Я только что спасла твою жопу, но не стоит благодарить.

Во рту внезапно пересыхает. Двумя пальцами, осторожно Соня пожимает протянутую, липкую от крови лапу, с каждой секундой всё более уверяясь, что крыша её уехала.

– Прости, детка, но я повторюсь, – рассудительно повторяет Глория, тщательно утрируя дикцию. – Нам пора срочно валить отсюда.

В общаге им удаётся пройти незамеченными, – внешний вид неизбежно бы вызвал кучу вопросов и, как следствие, сплетен. Соня закрывается изнутри, – на два оборота, – и идёт прямиком к кровати, на которую валится, не раздеваясь.

«Мама за такое б убила».

На короткое мгновение её сущность наполняется облегчением и радостью, будто выпущенная после долгих лет тюрьмы на свободу. Под боком странное создание по имени Глория медитативно натаптывает лапами подобие гнезда и затем сворачивается калачиком. Чёрное тельце, будто стационарная печка, излучает тепло, и Соня забывается коротким сном.

…Просыпается она заполночь. За дверью царят тишина и покой, – хорошо. Какое-то время Соня лежит в темноте, припоминая события последнего дня. Она ушла